Запомнить тебя одетой хмурой садящейся на диету

и грустные ночные продавщицы,
и мусорки, пропахшие гнилыми
опрелыми деталями от быта,
и эти вот машины, что тащиться
пытаются по пробкам в сером дыме,
и этот памятник полузабытый,
стоящий в старом парке одичалом,
где время без конца и без начала, –
и эти вот дома под слоем пыли,
в деревнях вымерших, в тумана космах,
они почти – но не совсем забыли,
что там, над ними, существует космос.

и в космосе, над минными полями,
над кладбищами и над городами,
над сонной земляничною поляной,
еще над одичавшими садами,
над серым дымом душных кочегарен,
над толпами, идущими вслепую,
летит, летит, летит, летит Гагарин,
и времени вокруг не существует,
и у него улыбка молодая,
страна, по сути, тоже молодая,
и песня происходит молодая,
и вечность молодая, молодая.

Рыбки плывут в ручьях.
Люди сняли пальто.
Жирен и грустен я.
Любит меня никто.

Птички поют в садах.
Светит вечерне заря.
Буду лежать в трусах,
Вкусное пиво жря.

Что со мной случилось, я не знаю –
только жить, как прежде,
мне не в стать.

Притворюсь грохочущим трамваем,
чтоб по рельсам-шпалам убегать
от всего того, что в жизни ново,
и не ново тоже, впрочем ли.
Мимо разливного и спиртного.
Кругом по окружностям Земли.
Кругом по окружностям… к планетам,
к звёздам – тем, что светятся в ночи.
К правильным, отчаянным поэтам –
что вранья и страха палачи.

К тем краям, где формулы рассудка
не скрепляют жизни чертежи.
К правильным, отчаянным поступкам,
не свершив которые, не жить.
Кругом по окружностям… трамваем
мчаться – рельсы-шпалы, огоньки.

Что со мной случилось, я не знаю –
строфы почернели от тоски,
мне б трамваем – старым, некрасивым –
пусть гремит железками, как гром –
только б прокатиться по России,
тронуть жизнь робеющим плечом.
К тем краям, где время наше ново,
где не ново – тоже, чёрт бы с ним.
Мимо разливного и спиртного.
Кругом по окружности страны.

Что со мной случилось – я не знаю,
в каждодневной праздной мишуре,

притворюсь грохочущим
трамваем –
рельсы-шпалы, рельсы-шпалы, ре.

Ночь над маленьким городом,
сохнут тарелки, кружки.
Набиты любовным шепотом
гостиничные подушки.

И чтобы сквозь окна синие
лучше услышать море,
построились в ровную линию
комнаты в коридоре.

Александр Рытов

Самолёты вплывают в залив небесный, чертят красным мелом знакомый знак. По ночам словам на планете тесно, но не каждый это готов признать. Все мы держимся чисел, корней, привычек, нам любая история по плечу. Между нами, в сущности, нет отличий, есть все те же пять обостренных чувств. Мы все также делимся на влюблённых, одиноких, слабых и волевых. Я же знаю каждого поименно- заповедный лес, голоса травы. Я же вижу каждого междустрочно, состою из тысячи позвонков.

Но слова всегда улетают ночью-самолетами в звёздное молоко…

Наступает время привыкать.
Привыкать занять второе место.
Привыкать кого-то оставлять,
Если даже хочется быть вместе.

Привыкать тихонько уходить,
Дверью на прощание не хлопать.
Все контакты с симки удалить,
Рваные на сердце раны штопать.

Привыкать, что все совсем не так,
Далеко не в сказке ты живешь.
Что бывает свет, бывает мрак.
Вроде пишешь письма, вроде – рвешь.

Привыкать, что вовсе не тебе
Утром скажут: “Будь поосторожней.”
И что, друг мой, не в твоей руке
Сердцу ближнего уютней и надежней…

…Наступает время привыкать.
Время, что не лечит наши души.
Наступает время отвыкать.
Так, поверь, будет гораздо лучше.

Мы настолько сложны, что пора упрощаться,
Сокращаться, к привычным вещам обращаться,
Отрешаться, и с теплой толпою мешаться,
И поменьше решать, и побольше решаться.

Мы настолько сложны, что пора возвращаться,
Договаривать фразы, захлопывать двери,
Потому что земля продолжает вращаться
На избитых словах о надежде и вере.

Мы настолько сложны, что пора восхищаться
Просто спетою песней и яблоком спелым.
Пусть безумцы изведать и вычерпать тщатся
Эту странную землю, зелёную с белым.

Мы настолько сложны, что пора укрощаться,
Становиться ручными, с ладоней кормиться.
Поспешите прощать, подождите прощаться;
Пусть ещё хоть чуть-чуть это небо продлится.

Не оглядывайся, иди!
Говорят, что скучают? — Врут.
Если жгло бы огнём в груди,
Значит, знали бы твой маршрут.

Не оглядывайся назад.
Говорят, что тоскуют? — Ложь.
Затеряйся и будь, как клад,
Тот, который с трудом найдёшь.

Только время, как верный пёс,
Всё залижет, что разодрал.
Сколько кто-то тебе принёс,
Ровно столько же и забрал.

Отвернись, досчитай до ста,
И в глаза больше не смотри!
В них бездонная пустота.
То же самое — и внутри.

Чего хочет женщина? Женщина хочет спать.
И это – во-первых. И во-вторых. И в третьих.
Лежать и чесать кота бескрайнюю гладь –
За ухом, горлышко и между лап передних.

Возможно, девочка хочет большой любви.
Возможно, девушка жаждет большой карьеры.
Но женщина хочет Господа не гневить
и дрыхнуть до наступления новой эры.

Планеты изменят порядок, пойдут кувырком,
эпохи сменятся, звезды перелопатив.
А женщина выспится крепко в обнимку с котом
И пять минуточек после еще в кровати.

Любовь — это пятое время суток,—
Не вечер, не ночь, не день и не утро.
Придешь ты — и солнце сияет в полночь,
Уйдешь ты — и утро темнее ночи.

Любовь — это пятое время года,—
Не осень она, не весна, не лето,
Она не зима, а то, что ты хочешь,
И все от тебя одной зависит.

Любовь ни с чем на свете не схожа:
Не детство, не старость, не юность, не зрелость;
Любовь — это пятое время жизни.

Вадим Шефнер

я видел атлас ночного неба и малый ковш на твоей руке. я помню страны, в которых не был, набойкой стёртой на каблуке. ты улыбалась легко и тихо. и звезды таяли на заре. сусальным золотом облепиха цвела на брошенном пустыре. смеялись грузчики ресторана над шуткой старого рыбака. и запах жареного каштана бродил по улицам городка. а мне хотелось задёрнуть шторы и рисовать на твоей спине Пекин, бамбук и большие горы, огни сигнальные на Стене. я помню страны, в которых не был, по вкусу счастья на языке: вино из Крыма с домашним хлебом и чай калмыцкий на молоке.

а Солнце брызгало перламутром. и мы искрились в его лучах…
я в свой рюкзак запакую утро и понесу его на плечах.

Давай встречаться чаще. У зимы
не будет шанса вечно править миром.
Давай в неровностях моей квартиры
появится восторженное «мы».

Разложит книги, вымоет полы,
смахнет с гитары пыль, поставит чайник.
Давай встречаться больше не случайно,
а в рамках договора «я и ты».

Заваривать покрепче черный чай,
делиться шоколадом, греть ладони.
Быть перестанем строчкой в телефоне
шаблонной, обезличенной, давай?

Давай друг с другом вместе засыпать,
варить супы и печь пирог с корицей,
давай не будем наконец стремиться
друг другу одиночество продлять!

Тогда не станет шанса у зимы.
и в преданных неровностях квартиры,
на карту нанеся ориентиры,
появится восторженное «мы».

© Миссис Джордж

знаешь, друг, есть такие окна святые – светлые.
там за ними вечер, и кот непременно щурится.
там за ними лица родные и щеки бледные
любят, ждут, берегут, верят в то, что сбудется.

знаешь, друг, есть такие окна простые – робкие.
там за ними тетради в клеточку, чай малиновый.
там за ними вещи сложены не коробками,
а по полочкам. и разговоры длинные

бесконечные. есть такие окна упрямо-нужные.
там смеются и плачут, умеют и пить, и петь.

позову тебя в гости, открою секрет по дружбе:
я бы тоже хотел такое окно иметь.

***
знаешь, друг, есть такие окна святые – светлые.
там за ними лица родные и щеки бледные…

Зима. Точить карандаши,
помешивать свой мир в кофейне,
на батареях прошлое сушить,
лежать таким бесцельным и большим
в твоих коленях.

Во тьме, в бессонной комнате без сил,
считая фары в ночь на среду,
у потолка и господа просить
не сна, но снега.

И утром во внезапной белизне
твои черты перенести на ватман,
ведь то дороже, что извне,
и то извне понятней и тесней,
что неохватно.