Свиблова ольга львовна образ жизни и диета
Директор Мультимедиа Арт Музея — об отношении к парфюмерии и ценности времени
Интервью:
Алексей Савостин
Редактор:
Дарья Богомолова
Продюсер:
Софья Дозорец
Фото:
Александр Карнюхин
Мы продолжаем нашу рубрику «Косметичка», в рамках которой герои рассказывают о своих любимых бьюти-средствах, ритуалах и отношении к тенденциям красоты. На этот раз мы поговорили с искусствоведом, куратором и директором Мультимедиа Арт Музея Ольгой Свибловой о том, сколько времени она тратит на макияж, где покупает косметику и что думает о французской красоте.
Мое утро начинается рано и просто: еще лежа в постели, я на двух телефонах отсматриваю сообщения, звонки и почту. Делю это на срочное и не очень — то, что можно отложить минут на 15. Затем принимаю душ, который обычно занимает не более 10 минут. Далее — огромное количество кофе. Бьюти — на последнем этапе. Не думаю, что жизнь руководителя музея отличается от жизни руководителя каким-либо производством или стартапом, это всегда ходьба по минному полю. Особенно первая половина дня — самое страшное, когда взрывается там, где ты этого совершенно не ждал.
Закончив все срочное, я понимаю, что пора выходить к людям. Вопрос уважения к окружающим, несмотря на все стрессы, выпитые с утра витамины и панадол от головной боли, для меня крайне важен. Макияж занимает не более 15 минут, а если отвлекает телефон, то и семь. Самое страшное в плане косметики — это постоянное появление новинок: когда появляется новый продукт, а ты привык к старому, это дико действует на нервы, но в итоге все равно приходится находить что-то похожее. Все мои бьюти-закупки происходят в duty free, где за несколько минут я запасаюсь всем необходимым.
Мой классический набор — тональный крем, пудра, компактная палетка теней, которая не будет занимать много места. Тушью я пользоваться не могу, потому что у меня аллергия. Карандаши для губ покупаю всю жизнь в The Body Shop, и чаще всего в том, что рядом с Центром Помпиду.
Вообще с возрастом, казалось бы, уход за собой должен занимать больше времени, но у меня наоборот. Жизнь «спрессовывается», ее остается все меньше, как и времени. Помню, как раньше, будучи студенткой с повышенной стипендией, я раз в месяц ходила на массаж лица. Сейчас я могу позволить себе салон, но времени нет. Есть только одно место, где меня ждут до ночи: там раз в несколько месяцев я могу позволить себе маникюр, покраску бровей и ресниц.
У меня страшная аллергия на духи, поэтому с парфюмерией отношения плохие. Есть, конечно, любимые и нелюбимые запахи. Так, мне совсем неприятны пряные ароматы с мускусом, сандалом, все индийское. В последнее время все мои знакомые запахли модными сандаловыми композициями, поэтому целый год пришлось держать дистанцию с другом, прекрасным куратором (смеется).
Я с детства люблю аромат Diorissimo. Недавно хороший знакомый создал аромат мимозы — натуральный и чудесный. Если бы я была парфюмером, то сделала бы композицию именно на основе мимозы. Я много лет ходила с Eau de Toilette от Kenzo, но вышло множество модификаций, которые мне не идут. Недавно понравился аромат на одной знакомой, это оказалась композиция от Tom Ford, которую мне вскоре и подарили. Пока люблю ее и с радостью пользуюсь.
Но в целом духи — это всегда какая-нибудь история. Помню, как приехала в 1988 году в Милан, на мне были Poison от Dior. Они мне жутко нравились, этот аромат отлично тонизировал. В Италии я была месяц, вела лекции, и мне в координаторы дали чудесного молодого человека, который на моих глазах начал заболевать гриппом. Перед отлетом я ему говорю: «Слушай, ну надо как-то твой грипп лечить», — на что он мне отвечает: «Это не грипп, это твои духи. И хорошо, что ты уезжаешь». Так я поняла, что с ароматом Poison я больше не дружу.
Эксперименты у человека случаются, когда у него есть какие-то проблемы или он находится в поисках. Поскольку я себя нашла давно, то желания что-то в себе поменять у меня не возникает. Последний раз в парикмахерской я была в 1988 году в Глазго. Тогда я поссорилась со своим бывшим мужем и мне захотелось поступить чисто по-женски, что-то поменять. С моими волосами стрижка — это беда, но с любыми дефектами внешности можно жить, если найти баланс. После того эксперимента мне нужно было давать интервью, поэтому я решила еще и покраситься. Мне предложили сделать перманентное окрашивание, но то, как я выглядела, было полной катастрофой, поэтому я надела революционный платочек, как у Лили Брик в работе Родченко. Так я ходила полгода и после решила, что стричься больше не буду. Теперь сама просто иногда подравниваю кончики. Второго мужа я встретила в 1991 году, тогда я была с челкой, которая ему страшно не нравилась. И с челкой я покончила. С тех пор мой имидж не меняется, мне комфортнее всего с завязанными в пучок волосами.
Работа, которой я живу, требует стрессоустойчивости. Для меня это даже хорошо: чем сильнее стресс, тем больше я успокаиваюсь, думаю более размеренно и системно. Но какая-то мелочь может вывести из себя. В любом случае серьезный стресс меня дисциплинирует и я привыкла к таким нагрузкам. Считаю, что ко всему можно привыкнуть, важно здраво и рационально относиться к той реальности, в которой ты живешь. Гораздо хуже жить иллюзиями.
Что меня впервые поразило во Франции, так это то, что вся косметика оттуда и весь мир ей пользуется. Что еще я обнаружила: на французских женщинах косметики не видно, это было большое открытие. Сначала мне казалось, что они все как гадкие утята, мне нравились только их ноги, а косметику я видела лишь на женщинах афроамериканского происхождения. В конце концов до меня дошло, что француженкам не нужно ничего доказывать, их прелесть — в естественности. Мне стало это близко, и, как мне кажется, это входит во французское понятие l’art de vivre (искусство, умение жить. — Прим. редакции), но в каком-то его глубинном понимании.
Я понимаю, что телу необходимо движение, но сейчас времени не хватает. Раньше движения было больше, и, до того как скончался мой муж, я месяц в год точно жила в очень четком темпе: день начинался с тенниса, затем плавание, еда, сон, зарядка, плавание в море, прогулка и кино — такого интенсива было достаточно в новогодние и майские каникулы. Теннисом я занималась по несколько часов, это привычка с детства.
Больше всего мне необходимо плавание в море: я уплываю далеко и на несколько часов, чтобы никого вокруг не видеть, только кусочек природы. Раньше я ходила на курсы массажа раз в год: длятся они по три часа, больно, но результат того стоит.
Источник
Подмосковный поселок Горки-10, где находится загородный дом Ольги, мы приехали в воскресенье к двум часам дня.
Мне нужно хоть раз в неделю выспаться, – предупредила она перед встречей. – И не везите никаких стилистов и визажистов – я всегда делаю все сама.
Легкий макияж, волосы, мгновенно собранные в пучок, и фирменные бусы – Ольга Свиблова верна своему стилю уже много лет. Она встречает нас на пороге и сразу же говорит фотографу:
Ловите солнце, пока оно не ушло.
Условия съемки диктует хозяйка дома – искусствовед, кинорежиссер-документалист, основатель и директор Мультимедиа Арт Музея. Заслуги Свибловой признаны во всем мире. В 2011-м она вошла в сотню самых влиятельных деятелей искусства по версии издания Le Journal des Аrts, в том же году получила орден “За заслуги перед Итальянской Республикой” степени командора, а в этом – стала офицером французского ордена Почетного легиона.
С Францией у Ольги особенные отношения. Ее второй муж, владелец культурного центра и страховщик Оливье Моран, был французом, и именно он создавал дом, в который нас пригласили.
Насыщенный зеленый цвет для экстерьера дома и мебели на первом этаже внутри выбран не случайно. Его можно встретить на картинах художника Ильи Кабакова, к творчеству которого был неравнодушен муж Ольги Свибловой, и которого очень любит она сама
Думаю, что главным талантом Оливье, которого, к сожалению, уже три года как нет в живых, было строительство и обустройство разных жизненных пространств. Все наши дома во Франции, включая плавучий домик в Камарге (заповедник на юге Франции. – Ред.), были невероятной красоты. Плавучий дом Оливье строил для меня, смешивая элементы колониальной архитектуры конца XIX – начала ХХ века и русской деревянной архитектуры. Для юга Франции деревянные постройки нетипичны. Наша подмосковная дача тоже вся из дерева – поэзия простоты и функциональности, то, что мы с Оливье обожали и в жизни, и в искусстве. Вы видите здесь много зеленого цвета – между собой мы называли его цветом художника Ильи Кабакова, чье творчество для нас очень много значило.
И благодаря которому вы влюбились в Оливье?
Я влюбилась в мужа в 1991 году, когда попала в его художественный центр La Base в Париже. Снаружи я увидела огромную зеленую дверь того самого “кабаковского” цвета. Внутри меня поразило потрясающее художественное пространство “легкого дыхания”, переделанное из промышленного ангара, типичного для французских арт-ателье, со стеклянной крышей. В конце выставочного зала располагалась маленькая лесенка, которая вела во встроенный домик — офис La Base. Прямо на входе красовались две мои любимые картины Ильи Кабакова из серии “Праздники”. Эти работы я знала еще по Москве, когда Илья Кабаков создавал их в своей мастерской. А потом появился и сам Оливье: человек, который придумал весь этот центр, который на аукционе купил мои любимые картины и за пять минут приготовил самый вкусный ужин из тех, что я когда-либо пробовала. Я влюбилась в первый раз и с первого взгляда. Оливье обладал удивительным даром art de vivre, который позволял нам быть счастливыми на протяжении 23 лет совместной жизни.
Дом Ольги Свибловой
“Дом — единственное место, где я могу побыть одна. Хотя, конечно, мне было бы лучше, если бы я была здесь вместе с мужем”, — говорит Ольга. С Оливье Мораном Ольга Свиблова прожила 23 года, в 2014-м его не стало
Ольга Свиблова и Оливье Моран, кадр из архива
Это французское понятие “искусства жизни” вам тоже близко?
Конечно. Сейчас мы показываем в МАММ выставку Константина Бранкузи — знаменитого скульптора, основоположника мирового модернизма. Творчество Бранкузи удивительно гармонично сочеталось с его образом жизни. Именно это заинтриговало меня, когда я начала работу над экспозицией. Мастерская скульптора, в которой устраивались дружеские вечеринки с вином и зажаренным в большом камине бараном, была центром притяжения для великих художников, писателей, мыслителей, композиторов. Завещая все свое творчество Центру Помпиду, Бранкузи поставил условие — полная реконструкция его мастерской, где все скульптуры, рабочие инструменты и элементы быта должны оставаться на тех местах, на которых они были при его жизни. В моем доме во Франции, в квартире в Москве и здесь, на даче, я тоже ничего не меняю. Все остается так, как задумал и создал Оливье.
Вы много времени проводите здесь, в Горках?
Я очень люблю дачу, но при своих переездах и перелетах бываю на ней не так часто, как хотелось бы. Зато каждый день и каждая ночь, проведенные в нашем зеленом домике, для меня — праздник. Летом, в 4-5 часов утра, могу вскочить и радоваться солнечным лучам, пронизывающим дом на восходе. Ловлю этот момент на телефон, для себя. Именно свет в его изменении дает разные перспективы пространству дома. Здесь мало вещей, только необходимый минимум — они для меня как вторая кожа, в которой я чувствую себя естественно. Поэтому я обожаю оставаться здесь одна, хотя, конечно, мне было бы лучше вдвоем с Оливье. Вид из окна — русский лес, такой родной для меня, потому что возвращает в детство. Я росла на даче в Болшево с бабушкой и в окна видела такие же сосны и березы. Поэтому и здесь лес растет в своей естественности. Даже мысль о ландшафтном дизайне для меня ужасна.
“Летом, в 4-5 часов утра, могу вскочить и радоваться солнечным лучам, пронизывающим дом на восходе. Ловлю момент на телефон, для себя”, – говорит Ольга. Стены в доме выкрашены в абсолютно чистый белый цвет. Белое пространство Ольга полюбила, когда впервые увидела его у своих финских друзей в начале 1980-х годов
Почему-то представлялось, что у вас в доме обязательно будет много фотографий или картин, но их почти нет…
У меня много работ, которые я покупала сама или вместе с мужем. В основном вся наша коллекция во Франции. Хотя скоро сюда ко мне переедут любимые “Праздники”. Картину из этой серии Илья Кабаков обещал мне с 1988 года. Наконец-то сделал. Что касается фотографий, то в спальне есть одна работа моего сына (фотографа Тимофея Парщикова. — Ред.), которую он подарил Оливье. Там изображены утки на замерзшей Москве-реке. Оливье был охотником и часто ходил на уток в Камарге, поэтому это фото было для него очень важно. А другие фотографии, которые есть в доме, все из семейного архива Оливье — на них изображены самолеты Моранов. Его дядей и крестным был один из двух легендарных братьев Моран, которые создали авиацию во Франции. У нас дома в Париже стоит еще и пропеллер самолета Моранов — скульптурная форма божественной красоты. Для меня она ни в чем не уступает скульптурам Бранкузи. После смерти мужа я все собираюсь перевезти этот пропеллер сюда, на дачу. Я тоже люблю самолеты с детства. Мой папа работал конструктором у Сергея Королева и, когда я была маленькая, часто говорил мне: “Посмотри на небо, какая красота”. Самолеты все время летали над нашей дачей в Болшево, так как неподалеку был военный аэродром.
Сколько часов длится ваш рабочий день?
14–18 часов. Я живу искусством. Я нахожусь или в офисе, который тоже проектировал Оливье, или в выставочном зале. В музее экспозиции сменяют друг друга. Каждая выставка — признание в любви к художнику. В начале дня я обхожу залы: работы успокаивают, настраивают и дают энергию. То же делаю и перед уходом домой. Иногда брожу по выставке одна, иногда — с друзьями. Каждый раз открываю для себя новые смыслы. Заново радуюсь шедеврам на стенах у себя дома — в нашем музее. Смена экспозиции для меня — трагедия. Я так привыкаю к работам, что нужно найти в себе силы для того, чтобы сконцентрироваться и развесить новую выставку. Залы в музее имеют номера, а я для себя всегда зову их именами художников. И когда новый артист заезжает в чужую “квартиру”, нужно перевести дух и настроиться на новую волну.
“Мой муж обожал старую посуду. Он 20 лет собирал мне по тарелочке старые сервизы, которые находил на аукционах
и блошиных рынках во Франции”
Выставки в вашем музее действительно сменяют одна другую с невероятной быстротой. Как вы живете в таком бешеном ритме?
Жизнь не длится вечно, поэтому за отпущенное время хочется сделать как можно больше. Это инстинкт. Так же, как и инстинкт делиться своим восхищением искусством, поэзией, музыкой, кино, театром. Если что-то приводит меня в восторг, я должна это показать в музее. Через мои руки в прямом смысле слова прошло более полутора тысяч выставок. Когда по ночам стихают телефоны и ты на монтаже решаешь, как заселить в пространство новые работы — 5 см выше или 7 см левее, это счастье. Белое пространство музея — чистый лист, а каждая выставка — новый текст. Его нужно правильно написать на белом листе. Я обожаю белое пространство. Помню, как в своей маленькой советской “двушке” в Ясенево в самом начале 1980-х я на девятом месяце беременности красила стены в белый. Этот цвет я подглядела у финских друзей. В Советском Союзе белых стен не было, как и белых обоев. Поэтому пришлось покупать наиболее светлые и закрашивать. (Смеется.).
Здесь, в доме, у вас тоже белые стены…
И зеленые стеллажи — проект Оливье. Между книжными полками он встроил манометры, барометры и другие старинные измерительные приборы, которые сегодня потеряли свою функциональность, но не красоту. Их Оливье покупал на блошиных рынках во Франции. Каждую субботу очень рано утром он отправлялся на Marche aux puces. Лучше всего было прийти туда до рассвета: тогда с фонариком можно было первым выбрать наиболее ценные объекты. Между собой мы называли эти его походы “охотой”. Если меня не было в Париже, я звонила и спрашивала: “Как прошла охота?” Иногда он радовался, потому что удалось купить красивое зеркало или старинный абажур, а иногда приходил с пустыми руками. Я тоже люблю блошиные рынки. Но в отличие от Оливье, который всегда знал, что ищет, я там мгновенно теряюсь. Глядя на россыпи “бриллиантов”, мне хочется купить или все, или ничего. Уверенно я себя чувствую только в разделе старой одежды. Там я выбираю точно и функционально. Терпения и умения собирать по одной тарелке старые сервизы в течение многих лет, как у Оливье, у меня нет…
“Дача — может быть, единственное пространство, где у меня царит относительный порядок, который меня устраивает. Мне здесь комфортно”, — говорит Ольга. Встроенные в стеллаж манометры муж Ольги покупал на парижском блошином рынке. А картину с фламинго по его заказу нарисовал обычный уличный художник. Этих птиц очень много во французском Камарге, где у Ольги Свибловой есть еще один дом
Ольга, а сложно все время быть первой? Вам часто приходилось пробивать стены, ломать стереотипы?
Я никогда не ставила и не ставлю задачу быть первой. Как писал Мандельштам: “Не сравнивай: живущий несравним”. Каждая жизнь имеет ценность, а социальные награды и рейтинги по гамбургскому счету не имеют никакого смысла. В то же время в детстве я много занималась спортом. На соревнованиях надо выкладываться, даже если до финиша ты добегаешь, харкая кровью. Я — перфекционист. И, занимаясь любым делом, стараюсь довести его до лучшего результата, хотя иногда это стоит бессонных ночей и дикой затраты усилий. Я очень строгий судья, прежде всего по отношению к самой себе. Это касается и профессиональной деятельности, и мелочей жизни: посуду надо мыть чисто, пыль вытирать до конца. Кстати, нужно срочно положить замачиваться грибы, скоро придут гости. (Смеется.)
Ваша работоспособность — она от мамы? Я прочитала, что вам удалось заставить ее уйти на пенсию только в 80 лет.
Маме сейчас 92 года, и она, к сожалению, ходит на ходунках, так как в прошлом году сломала шейку бедра. Но до этого она жила абсолютно автономно, и все мои попытки помочь ей или найти помощницу по хозяйству заканчивались ничем. Маму я действительно в 80 лет оторвала от того, что она делала всю жизнь — учила немецкому языку. Она была гениальным преподавателем, могла стул научить. Но вот меня не научила… На мой вопрос, почему так вышло, она сказала: “А ты не хотела”. Я говорю: “Ну какой же ребенок хочет учиться?” (Смеется.) Выйдя на пенсию в 80, мама неожиданно начала писать статьи про кино. Получалось очень неплохо. Порекомендовать ее как журналиста в знакомые мне издания было бы странно. Поэтому на вопрос, где она может опубликовать свои статьи, я посоветовала ей найти сайты про кино. Она быстро, лучше, чем я, освоила Интернет и нашла два электронных издания, которые печатали ее статьи девять лет. Когда сайты закрылись, а маме было уже 89, она просила меня только об одном: “Найди мне работу, я не могу жить, ничего не делая”. Для меня тоже жизнь и работа — синонимы. Самое большое интервью, которое я дала с удовольствием, было газете “Есть работа”. Оно называлось: “Счастье — это когда есть работа”.
А когда же вы находите время на себя?
У меня не всегда есть возможность подумать о том, как организована моя жизнь. Муж брал часть этих вопросов на себя, думая о нашем быте. Я бы никогда ничего сама не построила — вот эту дачу, например. У меня на это не хватило бы времени. Я живу на работе. МАММ сегодня — один из самых посещаемых музеев в России. Значит, то, что мы с командой делаем, кому-то нужно. Это дает силы. Но радоваться успехам у меня тоже нет времени, потому что каждый день нужно делать что-то новое. И лучше, чем вчера. Будущее всегда интересовало меня больше, чем настоящее.
Источник