Как ворона варвара сидела на диете

Ворона Варвара.

Я жил на самой окраине нашего небольшого городка в двухэтажном деревянном домике, напоминавшем теремок. На первом этаже были две комнаты, где жили папа с мамой, а на втором этаже была моя комнатка, выше которой находился чердак, где мы держали ненужные нам вещи.
Но самым интересным в нашем доме, была крыша. Она начиналась сразу же после первого этажа и круто уходила вверх. Получалось, что у дома на первом этаже были четыре стены, а у второго этажа и чердака было только по две стены: передняя и задняя. Боковых стен у них не было, – вместо них была крыша. Крыша была с двумя скатами. То есть, если сложить твои ладошки, мой юный друг, чтобы они соприкасались только пальчиками, то как раз и получится такая крыша, как у нашего домика. Домик наш был невысокий, а крыша поднималась высоко-высоко вверх. Именно такая крыша нашему домику и понадобилась, иначе её в студёную и снежную зиму всю снегом и завалило бы. А так весь снег с нашей крутой крыши и скатывается, как ты скатываешься с горки на санках зимой.

А перед нашим домом рос замечательный тополь. Этот тополь посадил мой папа ещё задолго до моего рождения. К тому моменту, как я появился на свет, тополь под моим окном был чуть выше первого этажа. Этот тополь был самым заметным среди остальных тополей, – он имел развилку, напоминая детскую рогатку. Других таких тополей на нашей улице не было. Нам, жителям этих домов, тополя эти очень нравились.

Во-первых; они были очень пахучими, особенно весной, когда появлялись первые только что распустившиеся желтовато-зелёные листочки. Можно было сорвать тополиную веточку, потрогать липкую смолу, выделяющуюся на молодых листьях, и долго восхищаться ярко-зелёными маленькими клейкими лепесточками, источающими великолепный аромат. Мы срывали эту только что появившуюся зелень и ставили у себя в доме в трёхлитровые банки. По комнате распространялся великолепный аромат, никогда не надоедающий.

Во-вторых; после того, как тополя начинали зацветать, на них появлялись длинные серёжки зелёного цвета, что явно украшало тополя. Эти серёжки располагались гроздьями. Гроздей было на каждом тополе очень много. Грозди набухали, затем темнели и превращались в красивые бархатные серёжки тёмно-вишнёвого цвета, что становилось ещё более великолепным украшением. Эти грозди были очень мягкими на ощупь, как бархат, и они приятно ласкали пальцы и ладонь.

В третьих; эти серёжки через несколько дней увеличивались в своих размерах, и, вдруг, неожиданно, на них появлялись маленькие комочки белоснежной тополиной ваты, которые быстро увеличивались в размерах, и вот эти комочки превращались в лёгкий, воздушный тополиный пух, который при малейшем ветре разносился по воздуху во все укромные места, устилая летним снегом наш двор и залетая в наши открытые окна. Мы совсем не считали это мусором, ибо этот пух был очень чист. Всё это создавало необыкновенное очарование, длящееся до первого дождичка, который прибивал этот пух к земле, и он оставался у нас после этого только приятным воспоминанием.

Пока тополь под моим окном был ещё не высок, я любил залезать на него и сидеть на развилке, любуясь видом, открывающимся с высоты трёх метров, что для меня было довольно-таки большой высотой, ведь я тогда сам был ещё только подростком. Моя мама глядела на меня из окна и волновалась:

– Сынок, смотри, не свались вниз, – не дай бог разобьёшься.

Я весело болтал ногами, говоря, что здесь, на развилке, очень удобно и безопасно.

Я рос, рос и тополь. Вскоре развилка так высоко поднялась, что залезть на неё было уже и не так просто. Две кроны дерева сильно разрослись, и можно было считать, что у всех под окнами растёт по одному тополю, а у нас растёт аж целых два.

В одну из снежных зим, однажды, навалило на нашу крышу снега больше, чем обычно. А тут вдруг нагрянула оттепель. Снег на нашей крыше стал рыхлым и начал подтаивать, появились длинные прозрачные сосульки. Я взял прутик и стал водить им по сосулькам. Сосульки стали издавать мелодичные, звонкие звуки. Затем с моим другом-соседом мы слепили снежную бабу и соорудили себе по снежной крепости.

Наигравшись в снежки, мы сели передохнуть, достав бутерброды. Как хорошо кушается на свежем воздухе! Вокруг много интересного; вот синички небольшой стайкой звонко расчирикались, перелетая с ветки на ветку; вот мимо нас проехал воз с душистым сеном деда Степана, – лошадка громко фыркала и смешно мотала головой, – вот на соседском дворе залаяла собака на двух ворон, сидящих на дереве, и они перелетели на наш тополь. А с сосулек весело капают капли, и от них у стены образовалась лужица. Как хорошо, когда тепло, много света и солнца!

Перекусив, остатки хлеба мы бросили на крышу моего дома воронам в угощение. Тут же вороны слетели с тополя и достали наш хлеб, не смотря на то, что он глубоко провалился в рыхлый снег. Они уселись на тополь и стали расклёвывать добычу. Затем они перелетели снова на самый верх крыши, ожидая от нас очередных угощений, но у нас ничего уже не было. Возмущённо покаркав, вороны улетели от нас.

Через несколько дней оттепель прошла, и снова ударил морозец. Сосульки заиндевели и от моего прутика стали звучать неприятно-глухо. Снег на крыше покрылся ледяной корочкой. Я стал бросать снежки на крышу, и они уже не проваливались, как раньше, а стали скатываться. Это моё занятие привлекло внимание всё тех же двух ворон, которые частенько появлялись у моего дома. Они уселись на мой тополь и стали с интересом глядеть, как мои снежки скатывались по заледеневшей крыше. Мне скоро наскучило бросание снежков, и я достал, как всегда, бутерброд, чтобы перекусить.

Вороны на тополе оживились: они громко начали каркать, прося угощение. Я не пожадничал и бросил им хлеб на крышу. Вороны сразу же слетели с тополя и полетели на скат крыши. Но со скользкой крыши хлеб соскользнул и упал вниз. Возмущённые вороны подняли невообразимый гвалт, – спуститься с крыши на землю они побоялись. Я снова бросил хлеб на крышу, но пока вороны подлетали к крыше, хлеб успел снова упасть. Тогда я стал бросать хлеб как можно выше на крышу, чтобы вороны успевали его схватить. Воронам стало удаваться схватить соскальзывающий хлеб, при этом им приходилось пол крыши проезжать на хвосте по крыше. Это выглядело очень забавно – хлеб скользит, вороны его хватают и скользят с хлебом в клювах до самого низа крыши.

Бутерброд быстро кончился, и я побежал в дом за новой порцией хлеба. Вороны, сидевшие на самом верху крыши, сразу же перелетели на тополь. Я снова стал бросать хлеб как можно выше, и приноровившиеся вороны ловко его хватали со скользкой крыши, не давая ему упасть. При этом они забавно съезжали на хвостах, как на салазках. Скоро и этот запас хлеба кончился, и я отошёл от крыши.
Поиграв немного у наших снежных крепостей, я неожиданно увидел, как мои вороны без всякого хлеба садились наверх крыши, и начинали скатываться по скользкой ледяной корочке замёрзшего снега на хвостах до самого низа. Они проделывали это раз за разом, веселясь, как и мы, дети, катаясь с горки. При этом они шумно каркали во всё своё воронье горло. Это выглядело забавно. Как раз в это время дед Степан вёз дрова из леса на своей лошади. Он остановил повозку, спрыгнул с саней и подошёл ко мне:

– Ишь, окаянные, как разбаловались! Словно малые дети. Нет бы, сидеть себе на дереве, да мирно пережидать морозную зиму. Так нет тебе, – устроили тут аттракцион, как в парке с детской ледяной горкой, да и подняли такой гвалт, что перепугали, наверное, всех собак в округе. Первый раз такое вижу.

Зима потихоньку кончилась, пришла весна, а за нею лето. Частенько, сидя у своего окна, я вдруг стал замечать, что на мой тополь стала прилетать одна из двух серогрудых ворон. Она не просто садилась на одну из верхних ветвей, а деловито прыгала по всем ветвям, чего-то там выискивая. При этом ворона совсем не каркала, как у них это принято, а вела себя тихо. Через несколько дней она стала приносить в своём клюве сухие веточки и укладывать их на южной развилке моего тополя, поближе к макушке и Солнышку. Чуть позже она уселась на эти принесённые ею веточки, только изредка слетая с них.

Всё ясно – ворона устроила себе гнездо, снесла яйца и стала высиживать птенцов. Гнездо было чуть выше уровня моего окна, но не настолько уж – была видна головка и хвост вороны. Мне стало интересно наблюдать за ней. Я часами смотрел на гнездо, наблюдая, как ворона терпеливо высиживала яйца, отлучаясь на очень короткое время, чтобы немного подкормиться.

Как-то я забыл на подоконнике недоеденный бутерброд и вышел поиграть во двор. Когда я вернулся, то бутерброда на подоконнике не оказалось. Всё ясно, – его украла ворона. Сначала я немного расстроился, но потом подумал, что у меня в доме бутербродов много, а у вороны его нет. А есть-то, всем хочется: и людям, и птицам. Мне стало жаль ворону, и я стал специально оставлять для неё хлеб на подоконнике.

Ворона сразу же видела, что появлялся хлеб. Она приподнимала голову, вытягивая шею, и зорко всматривалась в лакомство. Иногда я наивно предлагал вороне хлеб, протягивая его на вытянутой руке, но ворона только втягивала в гнездо свою голову, опасаясь меня. Тогда я клал хлеб на подоконник и отходил от окна. Ворона слетала с гнезда и усаживалась на ближайшей к окну ветке тополя, но, видя меня, никогда к хлебу не подлетала. Я уходил из комнаты, наблюдая за ней сквозь открытую дверь, но пугливая ворона хлеб и тут не брала. Мне оставалось только закрыть дверь, и только тогда, сквозь замочную скважину, я мог видеть, как ворона тут же подлетала к окну, торопливо хватала хлеб и тут же улетала на самую высокую ветку тополя. Она прижимала кусок хлеба одной лапкой к ветке и начинала его расклёвывать. Через несколько минут, съев мой подарок, она вновь усаживалась на гнездо.

Когда моя мама увидела, что я подкармливаю ворону, то она меня не стала за это ругать. Она взяла консервную банку из-под килек, налила в неё немного воды, засыпала гречкой и поставила на плиту. Когда гречка сварилась, она дала кашке остынуть и поставила банку на подоконник. Гречка хорошо разварилась и слегка дыбилась горкой. Увидев на подоконнике банку с кашей, наша ворона аж привстала с гнезда, скосила набок голову, и стала пристально всматриваться в угощение, не веря своим глазам. Мы с мамой удалились из комнаты, и я прильнул к замочной скважине. Ворона из гнезда сразу же села на подоконник и стала смотреть на банку, наклоняя голову то одним глазом, то другим. Немного походив вокруг банки с кашей, она несколько неуверенно стала поклёвывать вкусную кашку. Через несколько минут её клюв стал стучать уже только по пустому дну банки. Наклевавшись гречки, ворона взлетела на своё гнездо, втянула голову в туловище и вроде бы заснула, не шевелясь. Мама сказала:

– Божья тварь. Как, сынок, назовём нашу ворону?
– Не знаю – отвечал я.
– Давай назовём её Варей.
– Давай – согласился я.

С тех пор мы стали звать нашу ворону Варварой и постоянно её подкармливать. Ворона стала к нам более доверчива. Она почти всё время сидела на своём гнезде абсолютно тихо, изредка приподнимаясь, чтобы перевернуть яйца своим клювом, и частенько приподнимала голову, проверяя, – не появилось ли что на нашем подоконнике? После каждой нашей трапезы мы ей подбрасывали, что могли: когда хлеб, когда кашку, когда косточку с мясом. Но брать угощение в нашем присутствии Варвара боялась, оправдывая поговорку: «Пуглива, как ворона».

Как-то среди ясного, тёплого летнего дня неожиданно налетел шквалистый ветер, небо почернело, стало сумрачно, как поздним вечером, и хлынул ливень, да такой, что соседнего дома и не разглядеть – всё скрылось за завесой падающей воды. Грянул гром, да такой сильный, что я испугался. Сверкнула одна молния, другая и ливень принялся хлестать в моё окно так, что пришлось его закрыть. Смотрю, а нашей Варвары на гнезде-то и не видно. Ветер отчаянно раскачивает дерево с гнездом, на гнездо льются потоки воды, как из ведра, а где же наша Варвара? Наверное, её согнал с гнезда этот ливень. Но, ведь без Варвары яйца остынут под потоками воды и погибнут! Увы, ничем помочь нашей вороне я не мог, хотя очень хотелось. Буря неиствовала минут десять, поломала несколько деревьев в окрестностях, но мой тополь устоял, лишившись только нескольких своих веток.

Как неожиданно буря пришла, так неожиданно и ушла. Небо сразу же просветлело, выглянуло яркое Солнце, по двору зажурчали весёлые ручейки, в огромные лужи упало несколько последних тяжёлых капель, от которых вздулись и поплыли пузыри, и в распахнутое мною окно хлынула свежая послегрозовая прохлада. Бедная моя Варя, думаю я, – ты так долго высиживала свои яйца, – и вдруг такая напасть! Как тебя мне жаль. Что же ты теперь будешь делать?

Смотрю на гнездо и вдруг обнаруживаю, что моя Варвара на своём месте. Оказывается, во время грозы она не покидала своего гнезда, а просто в него так вдавилась, что её не было видно. Я очень за неё обрадовался, – теперь у ней появятся птенцы. Насиживание Варвары благополучно продолжалось, но только до следующего дня, ибо на рассвете следующего дня мы проснулись на рассвете от невообразимо-громкого гвалта, поднятого двумя воронами. Одна из ворон была нашей Варей, а другая была чужой вороной, у которой, по-видимому, во время вчерашней грозы погибла кладка, и она стала претендовать на кладку нашей Вари, налетая на неё и стараясь выбить её из гнезда. Наша Варвара отбивалась, как могла, но это мало помогало.

Непрошенная гостья клевалась, била нашу Варвашу крыльями, в воздух взлетели перья, как из прохудившейся наволочки, когда её стали отчаянно трясти. В пылу драки еле державшееся гнездо упало, все яйца разбились, но вороны этого будто бы и не замечали. Они уже в воздухе налетали друг на друга с шумными криками, постепенно удаляясь от нас. Ещё долго было слышно, как две вороны пытались разделить одно материнство на двоих, наконец, их драка переместилась куда-то далеко от нас, и во дворе стало тихо. С тех пор мы нашу Варвару уже никогда не видели…

Прошло много лет. Я пришёл на место, где когда-то стоял наш домик-теремок с тополем. Я долго ходил, присматриваясь к сильно изменившемуся городскому пейзажу, и никак не мог найти место моего детства. Вокруг высились многоэтажные дома, и деревья были уже не те. Но, вдруг, в сторонке я увидел старый тополь, стоявший под окном высоченного дома. Это был мой тополь с развилкой, как у детской рогатки, – сомнений никаких быть не могло. Тополь моего счастливого детства стоял всё на том же месте, только очень сильно постарел, как и я. Я обнял моего старого друга, прислонился к нему щекой, вспомнил своё детство, мою маму, которая когда-то варила кашку для меня и вороны Варвары, и слёзы воспоминаний неудержимой рекой потекли по моим морщинистым щекам…

(Глава из повести “Чухлинское детство” Вячеслав Сергеечев:

https://www.pereplet.ru/text/sergeechev10feb10.html