Дорогая запомнить тебя одетой хмурой садящейся на диету

Я люблю говорящих вполголоса.
Ведь вполголоса говорящие,
все, как правило, настоящие,
да с дымящимся кубом совести.
Я люблю говорящих вполголоса.
О влюбленностях и о горестях,
и о счастьях, и о несчастиях
говорят без какой-либо гордости.
И не слышат в соседней комнате
непричастные — говорящего.

Я люблю говорящих без пафоса,
без строки, припасенной за пазухой.
Чем-то важным и нужным запомнены,

выйдешь из дома — за дверью август
с лампой, погасшей в руке:
стёртое имя, забытый адрес,
детство по пояс в реке.
так и стоит на краю столицы.
хочет войти, да войдя, боится
солнцем заляпать паркет.

если что пить, то звенящий воздух,
прерванный летний матч.
школы хранят прошлогодний возглас,
взмывший над полем мяч,
звонкий удар, имена над дворами —
август, что счастлив, бессилен, ранен,

Пахнет осенью, несбывшейся мечтой,
человеком на заброшенном перроне.
Пахнет жизнью неслучившейся, речной,
ржавым криком, прорастающим в вороне,
перерезанной над миром бечевой.
Пахнет всем, что мы храним, но не хороним.

Первый снег с тобой случился в ноябре,
первый год ты с ней был бешеный и нежный,
в городке, что между двух влюблённых рек,
в холодке сплетённых ног и побережий,
как же ты тогда лелеял юный бред —
юной болью, на пол скинутой одеждой,
тёмной спальней в перекличке сигарет,

Под фонарями

Прошедши гречневую бедность,
не до конца простившись с ней,
я верю в будущий троллейбус,
в кружащий над проспектом снег,
я знаю цену всем фрилансам,
макбукам, офисам и рабствам,
но только в малом вижу свет.

Мне предрекали уйму лестниц,
карьеру, версус, нищету,
я верю в будущий троллейбус,
его под снегопадом жду,
увы, мне не положен убер,
но мой талант во мне не умер —

совпадать одним океаном в глазах
до волны, до нерва, договаривать за
друг другом, расти нарочито близко
сплестись одним детством кассет, CD-дисков
в седьмую песню, в тот самый клип
рыдать в том же месте, смотря Амели
совпадать во всём, донельзя, до локона
до болячек, привычек, опечаток Набокова
одним сердцем, кровью, выдохом легкого
что, посмотришь — и нет их, когда сидят около…
и при всём при этом —
быть такими далёкими
такими далёкими
такими…

Помню, играли с отцом в детстве. Запускали воздушного змея. Папа был строг, руки красивые, курит. Змей падал постоянно у меня. Папа злился, но чуть-чуть. Я видел, как он сдерживается, чтобы не быть строгим. У папы всегда змей летел. Высоко, долго. У меня падал. Но папа улыбался и трепал по голове, неумело, будто подглядев этот жест в американских фильмах.
Потом кончилось лето, август, детство, загородный дом, разнесло всех по годам и городам, по местам и датам, перронам и поездам. Мальчишки. И…

отреки меня от реки
обреки меня в моряки
напиши меня от руки
наши судьбы — черновики
но вдвоём
шедевр

упаси от ночного такси
от эфира на бибиси
будто бисер меня носи
на запястье плетённую синь —
верных венок
древо

К тридцати на мужчин опускается сумрак.
Независимо синий от времени суток,
он настолько тосклив, беспросветен, отчётлив,
что среди сигарет, разводов и сумок
не видать ни чёрта.

Потому бриться лень и на дне бессонниц,
глядя в отблески фар, в имена любовниц,
обрастая щетиной, пеплом, долгами,
ищешь в памяти ту, с молодыми ногами,
и не можешь вспомнить.

Под пером не увидеть строки близорукой.
Глаз, уставший за жизнь любоваться разлукой,

Дорогая, запомнить тебя одетой,
хмурой, садящейся на диету,
в центре ленивого воскресенья,
в окончанье закачки последних серий,
запомнить в любимом свитере с горлом,
пьяной, уставшей, веселой, голой,
слабой, упавшей, сильной, гордой,
в профиль у зеркала, с длинной чёлкой.
Дорогая, запомнить тебя так чётко,
как паек в Гулаге хранит заключённый,
запомнить так сильно, как в кадре чёрно-
белого фильма — лоскут бордовый,
пока ведут к свету по темному коридору,
тайком сжимать в холодной ладони,

ты была как перекрёсток
как удар весны в лицо
у полночного киоска
пьяный женский с хрипотцой
так горел скуластый цой
в обожании подростков
ты ожог от папироски
или вена под шприцом

ты была как чья-то юность
в том две тысячи восьмом
где полжизни разминулось
ненаписанным письмом
детка, едкая как смол

однажды что-то отворив
ты с этим совладать не в силах
ну что ж, гляди на Хиросиму
засматривайся на разрыв

и просто стоя под дождём
из пепла, красоты и щебня
дыши, пока ещё не тщетно
как будто заново рождён

потом, известно, вдох, удар
потом одно, потом другое
за вспышкой просьбы о покое
измучен, сломлен, исхудав

К тридцати трем не иметь вообще ничего…

Культурный Проект Мужской Голос

33
К тридцати трем не иметь вообще ничего,
не пойми где у кого с ночевой,
в вечной тряске, похмельях, на чьих-то съемных
безработным, небритым, простуженным, сонным
замьютить голос, растерять речевой,
друзей, запутаться в вечных долгах,
оторванных пуговицах, постоянно лгать
в телефонную трубку стареющей маме:
«да нет, все нормально»

Выйдешь, а пахнет летом
эхом лестничных клеток
что помнит с десяток
детств
а дети? на детской площадке
не зная зарплат и пощады
тратят день
во взрослых играя
где мы? на грани
за которой тридцать
и ноет знакомый зуб
оператор наводит зумм
а там ипотека, долги
и под глазами круги

Зима. Точить карандаши,
помешивать свой мир в кофейне,
на батареях прошлое сушить,
лежать таким бесцельным и большим
в твоих коленях.

Во тьме, в бессонной комнате без сил,
считая фары в ночь на среду,
у потолка и господа просить
не сна, но снега.

И утром во внезапной белизне
твои черты перенести на ватман,
ведь то дороже, что извне,

Представить расстаться

А одна женщина, одна мудрая подруга лежала в постели и думала.

А вот, допустим, мужчина и женщина непохожи. Мужчина и женщина различны. Мужчина и женщина далеки. Но они вместе. Но они вместе. Но они вместе. И эта непохожесть, не та, когда какая разница, кто сколько ложек кладёт в чашку, не та, когда любят друг друга за различия, не та, где преодоление собственного эго и принятие другого таким, какой он есть. А это тотальная непохожесть.

И допустим, живут такие муж…

———-снег летит, узнавая себя в фонарях
и исходит ноябрь из рода нерях
в бесконечную зиму, в звенящий проём
миг объят ноябрём.

с полустанка ныряя его в полутьму
я примёрзшая точка к его полотну
всё что пел, потерял и когда-то обрёл —
отдаёт ноябрём

тридцать лет в слабом свете эпохи, небрит
провожаю с обочин во тьму ноябри
и над спальным районом цветёт фейерверк
и мы падаем вверх

Я всегда думал — любовь это компромисс. Мне все так говорили. Любовь, мол — труд, взаимные уступки. Компромисс. Я такой, окей.

Ну, и жил в компромиссе. И другим говорил. Любовь — это компромисс. Мол, один любит солёное, другой сладкое. Первому отель «все включено», второму на север Индии с рюкзаком. Встречаются где-то на середине реки. Убедили. Любовь — это компромисс, говорил я. И мне все такие — окей.

А потом я тебя встретил. И никакого компромисса. Всё совпадает до мелочей, а что не совпадает, выливается в многочасовые, полночные разговоры, плечом к плечу, глядя в отблески фар на потолке, до охрипшего шёпота.

В любви компромиссов не бывает.

Искать надо лучше.

от дворов и пустых баскетбольных площадок.
опалённых сетчаток, разомкнутых век.
от усталой зимы, тополей. в небеса,
в старых улицах больше не умещаясь,
голоса рвутся вверх.
голоса.
голоса.

это синь собирает в ладони окрестность.
это юность моя из разорванных кед.
мой цыганский размах, мой бродячий оркестр,
что трубит о мостах, встав по пояс в реке.
голоса. это память пестрит именами.
и взлетают, и бьются над нами

Солнечный мальчик

Памяти солнца

28 июля 1851 года впервые в мире было сфотографировано полное солнечное затмение.
Раньше это было страшно. Казалось, что Солнце умирает. А потом мы привыкли, что Солнце вечно и мы немножко тоже вечны.
А это не так.
Вечным является прошлое. Вот оно точно уже никуда не исчезнет.
Мы исчезнем из настоящего и останемся там.

Лети через просеку, милый мой мальчик,
мой солнечный, юный, педали крути,
пролетом тропинок, верандами, дачей,
оградой, огромным оконным, горяч…

Источник

— Мамочка, а как ты будешь жить когда меня не станет?

— Как это не станет? Настюш, дочка, ты что такое говоришь?

— Ну вот ты утром встаешь раньше всех, варишь кашу, потом меня одеваешь, отводишь в садик. А когда меня не станет, ты как будешь жить?

— Милая, ты меня пугаешь. Ты никуда не денешься, с чего ты взяла? Я каждое утро буду рядом с тобой, буду варить тебе кашу, одевать тебя, ну а скоро ты и сама научишься одеваться. Потом буду отводить тебя в садик, обнимать и уходить на работу. А после садика ты будешь ходить в школу…

— Нет, мам, не буду. Меня не станет когда я еще в садик буду ходить.

Мама села на стул и взяла дочь за плечи, едва сдерживая слезы:

— Настенька, перестань, пожалуйста! Что ты такое говоришь! Это не смешно, малышка, никогда не говори так, у меня сердце кровью обливается от твоих слов! Кто тебе сказал, что тебя не станет?!

— Ангел сказал. Он ко мне во сне приходил, такой красивый, белый. Он добрый, мам. Он меня с собой заберет. Он мне показал тот день, когда я улечу за ним, это будет через год. И мне совсем не страшно было, я только заплакала от того, что тебя рядом не будет. Но там мне будет очень хорошо, я видела. И ты потом ко мне прилетишь и мы опять будем вместе.

фото из яндекс.картинок

Мама расплакалась, забыв о только что сделанном макияже, обняла дочь и начала уговаривать её первыми пришедшими в голову словами:

— Настенька, это всего лишь сон, не думай об этом. Ты еще маленькая девочка, тебе жить и жить! Ты у меня вырастешь большая, умная, красавица! И я всегда буду рядом.

Настя усмехнулась и ангельски добрыми глазами посмотрела прямо в глаза маме:

— Мам, ну ты же взрослая уже, а такая смешная. Я же говорю, что не вырасту, меня не будет. Поэтому я тебя хотела попросить, можно я не буду ходить на рисование и на танцы после садика? Давай лучше вместе с тобой гулять, обниматься, устраивать чаепития на балконе, как на прошлой неделе. У нас немного времени осталось. Танцы мне не пригодятся, рисование тоже, я же всё равно скоро исчезну. А тебе, мамочка, надо меня хорошо запомнить, ты же будешь потом скучать.

Мама вдруг перестала плакать и пристально посмотрела на дочь. Она никогда не видела у неё такого выражения лица. С ней словно говорил взрослый человек.

— Дочка… а ты можешь не уходить? Можешь сказать ангелу, что хочешь остаться с мамой?

— Мамочка, конечно, нет, это же не я решаю. За меня Бог уже решил, и Ангел ко мне приходил. Да ты не расстраивайся так, ты привыкнешь, что меня рядом не будет. Только нам надо больше времени вместе проводить, чтобы я тебя побольше успела полюбить.

— Да ты что, как же я без тебя жить буду?!

— А у вас с папой другая девочка появится, Анечка.

— Другая девочка?

— Да, моя сестренка. Только я её уже не увижу, но мне её Ангел показал. Мы с ней похожи. Он сказал, что она будет вам утешением. И она с вами навсегда останется, правда. Это только мне надо рано уходить.

— Но врач мне сказал, что у меня больше не будет детей… Настя, нет, не говори больше об этом. Ты всегда будешь со мной.

— Будет, мам, будет, я сама её видела.

* * *

Мама забрала Настю из садика, уволилась с работы и первым делом прошла с дочкой полный медосмотр, обошла всех специалистов — девочка была совершенно здорова.

— Мам, мы зря теряем время. Я не от болезни умру. Давай лучше погуляем вместе, в парк сходим.

— Настя, прошу тебя, не говори так, мы всё проверим, если ты чем-то болеешь, то тебя вылечат. Мы с папой тебя так долго ждали! У меня больше не будет другой девочки, мне так врач сказал, так что ты не уходи, прошу тебя.

— Мама… я тебя так люблю.

* * *

Конечно, мама не поверила окончательно в рассказы дочери, но она говорила так убедительно, с такими ужасающими подробностями, что решила всё же проводить всё своё время с дочкой.

Они вместе ездили к бабушке в деревню на целый месяц, потом вместе с папой летали на море. Побывали в аквапарке, на аттаркционах…

Но Настя всё чаще говорила — мама, давай просто побудем дома. Ты и я. И папа.

И они всё чаще оставались дома. Разговаривали, обнимались, играли, рисовали. Со временем мама успокоилась, перестала искать у дочки болезни и плакать по ночам. Она просто радовалась, что дочь рядом.

Ведь она всё время пропадала на работе, а Настю видела поздно вечером, после садика и кружков. Может, Настя придумала эту историю чтобы чаще быть вместе. Что ж, она права. Она имеет право на детство, на маму.

* * *

Настя исчезла ровно через год после первого разговора с мамой.

Она просто не проснулась.

Мама кричала от ужаса и пыталась её разбудить, но понимала, что случилось то, о чём говорила Настя… на её личике застыла ангельская улыбка.

А через полгода родилась Анечка. Такая же очаровательная блондинка, как Настя.

фото из яндекс.картинок

Ваша Екатерина Русина.

Читайте мои книги:

Источник